Иэн Стюарт. США

Выбор Кроншнепа.

Ну и скука все-таки эти космические путешествия. Это-то мне в них и нравится. Есть время расслабиться, подумать, снова стать самим собой. Есть время поразмыслить о БУДУЩЕМ. На Сермюлоте нет ни секунды свободной, не говоря уже о тишине и спокойствии...

Как забавно. Люди считают, что быть управляющим целой планеты — нечто прекрасное и величественное, как быть древним феодальным князьком, только масштабы побольше и все заурядные задачки решают слуги, а вы разрабатываете Великую Стратегию...

Хотя на самом деле это похоже на цирковой номер, где жонглер крутит массу тарелочек на длинных шестах. Без сосредоточенности, которую вы должны постоянно сохранять, это сооружение мигом развалится, а новые тарелочки можно добавлять, только когда прежние обретут относительное равновесие. И чем больше тарелок вы крутите, тем больше сил у вас уходит на то, чтобы удержать их.

А теперь попробуйте повторить тот же самый номер, только прикованным к высокой скале и когда вокруг вас бушует ураган. Вот вы и стали управляющим планеты.

Конечно, не все так круто. Но свобода — смертельная штука. Помните Корисанду? Глупый вопрос, все помнят Корисанду. Фан­тастические, словно вышедшие из сказки леса, покрывающие замерзшие океаны. От которых теперь остались одни головешки. Почему мы уничтожаем то, что любим? Жадность? Эгоизм? Первородный грех?

А зачастую — просто отсутствие воображения. Мы заковываем наши поступки в цепи закона, не способного подменить элементарную предусмотрительность. В случае с Корисандой эти «цепи» не больно-то помогли.

Сермюлот тоже красив. Мне нравится вертеть эту тарелочку.

Но чувство красоты дано не каждому. Зато каждый понимает такую реальную, осязаемую штуку, как Унукалхайский Распределитель. Это громадный искусственный город, перевалочный пункт, где неповоротливый торговец мигом прогорает. Это мошна, из которой Сермюлот черпает свои доходы. Распределитель также известен под именем Большого Колеса, и это название было дано ему не только из-за его формы. Линии Кроншнепа осуществляют перевозку пассажиров между Колесом и Сермюлотом; это наша единственная связь с остальной Вселенной. Мое внимание разделяется между Сермюлотом и Большим Колесом в отношении примерно восемьдесят к двадцати. И в периоды ничегонеделания, когда я лечу туда или обратно, я могу спланировать свою Великую Стратегию.

Или чуточку развлечься.

Я как раз закончил весьма сложные и неприятные переговоры об экспорте животных. Настало время возвращаться домой. И после столь напряженной работы мне что-то не хотелось ничего планировать.

Когда корабль удалился от Распределителя на два целых и шесть десятых световых года, в каютах зажглось освещение, ремни автоматически расстегнулись, и дальше крейсер двинулся на автопилоте. Пилоты мигом удалились в анабиозные баки, так что их мы даже и не видели. Обслуживающему персоналу и пассажирам предстояло целую неделю развлекать друг друга.

Крейсер марки «Брэймаунт» служил компании вот уже пять лет: он был способен выжимать все сто двадцать, но на самом деле использовал только две трети возможной скорости. Мне всегда нравились «Брэймаунты», поэтому-то я и купил этот корабль. Да, забыл представиться, Энтони Дж. Кроншнеп к вашим услугам.

В первый вечер я сел за стол вместе с шестью остальными пассажирами. Амалия Пикли, занимающаяся продажей изделий из кожи, женщина средних лет, чей муж Нилз выглядел частью ее ассортимента — честно, не шучу. Журналист в отпуске по имени Минч Самнер. Дункан Ламберт, весьма наглый тип, смахивающий на антрепренера. Наиболее интересными фигурами в этой компании мне показались Трэнт и Джемма Томасы: по-моему, отец и дочь. Он был почтенным седовласым джентльменом шестидесяти с лишним лет, однако в его голосе нередко прорывались резкие нотки, которые ему не удавалось скрывать. Одет со вкусом, но был в его костюме какой-то перебор, как будто он перестарался. Потертости на локтях говорили о нем как о человеке не слишком богатом. Ей бы­ло лет двадцать пять — стройная, элегантная девушка с громадными карими глазами. Однако за ее внешней уверенностью скрывался какой-то страх.

Но больше всего в нашу первую встречу меня заинтриговал ручной хоркин, сидящий у нее на плече: темно-синяя, мягкая, шестиконечная звезда размером с блюдце, с тремя — треугольником — золотыми глазами. Хоркины очень редкие, строго охраняемые зверьки. Частным лицам запрещено покупать их. За их куплей-продажей следят куда пристальней, чем за циркуляцией сильнодействующих наркотиков. И не только потому, что хоркины так редко встречаются. Дело в том, что этот зверек — готовый эмфатический передатчик. Юного хоркина можно настроить на ум конкретного человека, и не пройдет и нескольких дней, как он научится чувствовать эмоциональное состояние своего хозяина и влиять на него, посылая успокаивающие мысли. Эта способность проявляется при непосредственном контакте, и хоркин, настроенный на конкретный мозг, не может быть передан другому носителю. Множество людей пойдут на все что угодно, лишь бы купить постоянное спокойствие и умиротворение, но торговля хоркинами мигом уничтожила бы этот и без того немногочисленный вид — если бы не строгие ограничения. Вот вам еще одна тарелочка.

Не скрою, меня очень заинтересовало, откуда у Джеммы такой редкий зверек — и зачем он ей.

Пассажиры радовались, что с ними летит владелец крейсера, сам Энтони Дж. Кроншнеп. Наверное, они считали, что теперь им точно ничего не грозит. Я так не считал: мне прекрасно известна статистика несчастных случаев в космосе. О путешествиях в звездомодулях лучше лишний раз не думать. Грубо говоря, на расстоянии миллиметра от оболочки судна в буквальном смысле этого слова заканчивается Вселенная: вы летите в крошечной, оторванной от реальности капсуле нормального пространства. Вот почему космические путешествия так скучны — за бортом в буквальном смысле ничего нет.

Может, поэтому Джемма так боится?

Я продолжал думать о ней. В ней крылось что-то такое, что крайне заинтересовало меня, — я не знаю, что именно, но она была ОСОБЕННОЙ. Не в физическом отношении — хотя клевые изящные брюнетки всегда привлекали меня, — и не как приятный, умный собеседник. В ней ощущался какой-то ДУХ, вокруг нее присутствовала АУРА... Черт, похоже, она напомнила мне мою мать. Или это загадка с хоркином меня так заинтриговала?

Как бы то ни было, я счел ее привлекательной, загадочной и таинственной — в Джемме Трэнт крылась тайна. И мне захотелось разгадать ее.

Чем можно занять целых восемь дней звездного круиза? Пасса­жиры играли в глупые игры, смотрели головидеодискоиды, ели-пили от души или удалялись, поодиночке или группками, в личные ниши-каюты, чтобы заняться чем-нибудь еще. Джемма вежливо отвергала все мои предложения — в общем, поездочка складывалась не из веселых.

Переждав некоторое время, я попытал судьбу еще раз. Управляющий целой планеты должен обладать терпением.

— Прошу вас, мистер Кроншнеп, не надо больше об этом.

— Тони. Но почему? На дворе двадцать третий век, как-никак. Или я отвратителен вам?

— Наоборот. К вашему сведению, я нахожу вас весьма привлекательным. Но я предпочитаю побеседовать о чем-нибудь другом.

— Нет проблем. Ваш попутчик — это ведь ваш отец, не так ли?

— Трэнт? Ну, что-то вроде.

Отлично, по крайней мере, он ей не муж. Но, с другой стороны, они вполне могут путешествовать под вымышленными именами, скрывая свою любовную связь... Должно быть, эти мысли отразились у меня на лице, поскольку она добавила:

— Он действует на правах отца, мистер Кроншнеп, не более.

— Здорово, — произнес я. Я почувствовал себя неловко, поэтому решил обернуть все в шутку. — Стало быть, у меня нет соперников?

— В ЭТОМ смысле — нет. Но я вас почти не знаю!

— Так УЗНАЙТЕ, Джемма. Она опустила глаза:

— Попробую. Думаю, я могла бы полюбить вас. Но сейчас мне нужно идти.

И она ушла. Я заглянул в список пассажиров. Трэнт Томас действительно не был ее отцом — в биологическом смысле этого слова. Он принял на себя обязанности опекуна, когда ей исполнилось восемь лет от роду. Это объясняло уклончивость в ее ответах.

Но не объясняло хоркина.

На пятый день путешествия я сидел и пил коктейли с Джеммой и ее отцом, когда к нам присоединился Дункан Ламберт.

Ламберт был отвратительным, жестким хитрецом, от которого ждешь любой подлянки. Я не спрашивал, чем он занимается, хотя намеревался выяснить это сразу по приземлении, — предпочитаю точно знать, что происходит на моей земле, — а он не распространялся о себе. Наверняка здесь был замешан теневой бизнес. Не наркотики и не перепродажа органов — скорее подделка лицензий на импорт или еще что-нибудь в этом же роде. Я обязательно должен выяснить, почему он решил заявиться на Сермюлот, хотя прижимать его пока не собирался; в таких людях иногда возникает потребность.

Я вовсю заливал о своей работе: о том, что не хватает времени даже на хобби; о том, как приходится постоянно придерживаться рамок, выработанных правительством законов. Ламберт отреагировал на мою речь с весьма необычным пылом.

— Правительственные законы! — хмыкнул он. — Скажите лучше, бюрократические уловки, не имеющие ни капли здравого смысла! Правила, директивы, статусы, мандаты — делом заниматься не дают!

Я подумал, что если вывести его из себя, может быть, удастся узнать побольше о его прошлом.

— Ну, не знаю, — покачал я головой. — Я как-то уживаюсь с ними, хотя, должен признать, чуточку больше свободы мне совсем не помешало бы. Судя по покрою вашего пиджака, вы тоже работаете в сфере управления?

— О да. Но сколько это все стоит! Сколько денег, времени, энергии уходит! И на что? На защиту так называемых «невинных». Тот, кто не может защитить себя, не может быть невиновным — такой человек — идиот и заслуживает своей участи. А этим конторским крысам только дай волю, всюду сунут свой нос. Вот, к примеру, эти дурацкие эколегионеры...

— Разумно регулировать не значит «всюду совать свой нос», — возразил я. — ЭкоЛига руководствуется добрыми намерениями, просто действует иногда излишне прямолинейно. И кроме того, добро она получила, только когда правительству были представлены достаточно веские аргументы. Так появилась система Межпланетного Управления и Акт о Разработке Планет, ратифицированный в 2277 году. Все эти меры были приняты, чтобы остановить бездумное опустошение планет.

— Да их же целые кучи, — поморщился Ламберт. — Чего беспокоиться-то?

— Корисанда, — намекнул я. Он резко вспыхнул:

— Это был несчастный случай.

— Да нет. Гибель планеты можно было предотвратить. Вот почему прошел Акт 2277 года.

Ламберт начал было что-то доказывать, но тут вмешалась Джемма:

— Тони, а что такое «Корисанда?»

Вот те на, еще одна загадка. Я-то думал, все знают о Корисанде.

— Где вы были пятнадцать лет назад? — изумился я. — Где-нибудь на краю Вселенной?

Она вздрогнула и коснулась сидящего на плече хоркина.

— Расскажите мне о Корисанде, — попросила она. — Видите ли, у меня было довольно необычное детство.

— Это планета. Открыта пятьдесят лет назад. Это был прекрасный мир. На нем росли гигантские растения с необычайно хрупкими, сухими листьями — один такой лист, «скелет» величиной с ярд, напоминал замерзшее кружево оранжевого и бледно-голубого цвета. Потом, там рос гигантский бамбук в фут толщиной и высотой до двухсот футов. Повсюду летали насекомые с ярко расцвеченны­ми крыльями, а по земле ползали грибы, которые, стоило затихнуть ветру, пели невероятно печальную песнь. А золотые папоротники в пятьдесят ярдов величиной...

Только к так называемым тропическим мирам эта планета не имела ровно никакого отношения. На ней вечно стояли холода, ни­когда температура не поднималась выше точки замерзания воды. Океаны крепко-накрепко заледенели. Однако растения прекрасно обходились той влагой, что извлекали из воздуха, — им и нужно-то было всего чуть-чуть. Они росли даже на поверхности океанов.

Планета обрела свое, очень хрупкое, равновесие — моря вот-вот могли растаять, но никогда не таяли. И СВЕТ — он не поддается описанию. Яркий и в то же время как будто замутненный. Мягкий, янтарный свет. Цвет, который так любят художники.

Ее лицо оставалось непроницаемым, глаза невозмутимо взирали на меня:

— Похоже, вам приходилось бывать там.

— Да. Я видел эта планету до... и после.

— После чего?

— Примерно сорок лет назад, когда я был еще совсем крошкой, организация, которая звалась «Таркона-Корисанда Эссошиэйтс», взялась за разработку планеты. Ее океаны — они состояли не только из воды. Напротив, в них было столько минералов, что ученые глазам своим не верили. Фосфор, магний, натрий, марганец... в общем, все элементы, от и до. И океаны начали разрабатывать.

— Но это же совершенно нормально, — встрял Трэнт Томас. — Во всяком случае, в планетарном масштабе. Конечно, разработка должна была вестись локализованно.

Его замечание заставило меня задуматься над тем, где ОН был пятнадцать лет назад, — как и Джемма, он явно ничего не знал о Корисанде.

— Верно, — кивнул я. — Только вскоре ими завладела жажда наживы. — Эти люди... — спросила Джемма. — Кто они такие?

— За разработкой планеты стояло трое, — ответил я. — Жиль дю Фо, Пэйшенс Монтэ и Антон Брахфогель. Они уничтожили Корисанду.

— Целую планету? Быть не может!

— Может, Джемма. Это совсем не трудно. О Бог мой, да это как раз плюнуть. Труднее сохранить ее.

— И каким образом они уничтожили Корисанду?

— Брахфогеля посетила блестящая идея, только он не знал, как ее осуществить. Если б моря вернулись в жидкое состояние, все стало бы гораздо проще. Процесс добычи металлов мог быть осуществлен при помощи насосов и испарителей. Но это были всего лишь планы, до тех пор, пока Пэйшенс Монтэ не додумалась использовать эффект теплицы.

— А это что такое?

Да уж, детство у нее и впрямь выдалось необычным, подумал я. В ее образовании прямо-таки зияли всевозможные провалы.

— Углекислый газ в атмосфере. Препятствует охлаждению, следовательно, температура постоянно поднимается. — Меня начало мутить. Как всегда, когда я заговаривал о Корисанде. — Поэтому они сожгли леса. Все до единого.

— Ужасно.

— Но вполне законно, — возразил Ламберт.

— Этот закон несправедлив!

— Этот закон уже утратил свою силу, Джемма. Но мог бы действовать и дальше, если б не трагедия, случившаяся на Корисанде.

— Вы имеете в виду, что на этом они не остановились?

— О нет. Наоборот, они только форсировали работы. Наконец они добились желаемого — моря начали таять. Это заняло время, но спустя несколько лет воды прибыло столько, что вполне можно было приступать к добыче минералов.

Однако к тому времени Монтэ была уже мертва, Брахфогель куда-то подевался, а Дю Фо сошел с ума.

— Все это, конечно, здорово, — опять вылез Ламберт. — Только они-то были не виноваты. Они не понимали...

— Черта с два, не виноваты! Они... Нас разнял Трэнт Томас.

— По-моему, вы что-то не договариваете, мистер Кроншнеп. — Он был прав, об ЭТОМ мне страшно не хотелось говорить. — Почему это так на них отразилось? Даже гибель целой планеты вряд ли пробудила бы в них совесть. Они бы примирились с последствиями. Кроме того, общество испытывает крайнюю нужду в минералах...

— Дело не в совести! Началось давление извне! И дело даже не в уничтожении лесов. Все случилось, когда наткнулись на этих полумедведей...

— Они НЕ ЗНАЛИ о полумедведях! — взорвался Ламберт.

— А следовало бы знать! — заорал я на него. — Если бы они провели подробное изучение планеты, как полагалось по закону, то сразу обнаружили бы их. АН нет, они НЕ ХОТЕЛИ этого делать, Ламберт. Они боялись наткнуться на нечто такое, что заставит их свернуть работы и распрощаться с грядущим богатством!

— Тони, — спросила Джемма, — а полумедведи, почему они так называются?

— Это черный юмор. В тех лесах обитали... некие животные. Глубоко в лесах, никто и не подозревал об их существовании. Чем-то они походили на медвежат, но мех у них рос только на спинах и на ногах. — Я сунул руку за ворот рубахи и вытащил предмет, болтающийся на нитке вокруг шеи. — Вот, что-то вроде этого.

Я положил штуковину на стол.

Это было вырезанное из камня изображение полумедведя величиной с мой большой палец. Однако все основные детали были переданы очень точно: заостренная морда, широкие глаза, покрытая мехом спина и ничем не защищенный живот.

— Какая замечательная штучка, — заметил Трэнт.

— Ну да. В общем, когда леса сожгли, то обнаружили, что забыли спросить разрешения у полумедведей. Почти все они погибли в лесных пожарах. Уцелевшие же умерли от голода. Они были вегетарианцами и кормились исключительно листвой.

— Кх-м, — кашлянула Джемма.

— История вскоре выплыла на поверхность: такое в секрете не удержишь. Компании «Таркона-Корисанда Эссошиэйтс» пришел конец. И власти решили, что такое никогда больше не должно повториться.

— Но какие-то животные... — начал было Трэнт. Я поднял камень.

— «Животные»? Трэнт, как вы думаете, чья это работа? Моя?

— Понятия не имею.

— Эту штуковину выточили полумедведи, Трэнт. Они были разумны.

После этого Трэнт и Ламберт быстро удалились. Осталась только Джемма.

Те чувства, что я испытываю к Корисанде, восходят к... в общем, к тому времени, когда я только начал работать межпланетным управляющим. Не люблю обсуждать это. Всегда очень сержусь. Мы долго говорили. Видимо, что-то в моих чувствах тронуло ее, и тогда, когда я меньше всего этого ожидал.

Ушли мы вместе.

Никогда не занимался любовью с женщиной, у которой на плее сидит хоркин, — странные ощущения, хочу вам сказать. Во-первых, нам пришлось двигаться очень осторожно, чтобы, не дай Бог, не раздавить эту маленькую тварь. Но Джемма даже слушать не захотела, когда я предложил на время снять ее.

Однако в этом было и немало хорошего. Кожа между глазами хоркина очень чувствительна. И когда я почесал его там, наслаждение, которое испытало существо, оказало на Джемму невероятное воздействие.

Сермюлот маячил впереди, крейсер типа «Брэймаунт» вернулся в реальную Вселенную — а вместе с ним вернулись и мы.

Томасы намеревались пробыть на планете всего три недели, а как раз на эти дни у меня была назначена масса встреч.

Я их отменил.

Сермюлот представляет собой захватывающее зрелище. Климат здесь идеален; никаких хищников, никаких вредных насекомых; лишь покрытые лесами земли, миллиарды цветов и ручейков, нежно журчащих среди поросших мхом скал. Мир гротов и водопадов, величественных гор, белоснежных пустынь и бесконечных равнин. Рай, в который змий никогда не заползал.

Но это описание первобытного, неиспорченного Сермюлота, тех девяноста девяти процентов, что остались необитаемыми. В населенные земли мы привезли собственных гадов. Неужели мы настолько низменные существа, что величие можем воспринимать только в сравнении?

— Но, Тони, — запротестовала Джемма, когда я высказал ей эту мысль, — ведь твоя задача состоит именно в том, чтобы отгонять этих змей!

И я тут же решил преподать ей практический урок той власти, которой обладает на планете управляющий. Я повел ее в одну из самых оживленных областей города, где располагался рынок и кишмя кишели всевозможные фокусники и артисты.

— А теперь, моя драгоценная Джемма, посмотри туда. Видишь ту женщину в небесно-голубом одеянии?

— Ту? — показала она, и я кивнул. — А чем она занимается?

— Она фокусница, уличная актриса, занимающаяся надувательством зевак. Смотри, смотри.

Фокусница обходилась всего лишь прозрачной сферой, водруженной на подставку, и существом, похожим на серебряную бабочку. Мирно сложив крылышки, оно сидело у женщины на запястье.

—   Ой, смотри! — воскликнула Джемма. — Это же джольвет! Ой, какой красавец!

Несмотря на свое, весьма выборочное образование, о джольветах она все же слыхала. Они притягивали людей той же беззащитностью, что и соловьи и пушистые кролики. Кроме того, они умели красиво петь. Джольветы были любимцами половины Галактики. Даже не представлялось, чтобы кто-нибудь в здравом уме и твердой памяти мог поднять руку на джольвета.

Фокусница сняла верхнюю половину сферы, поместила джольвета внутрь и быстро захлопнула крышку. Существо нежно затрепетало крылышками, усаживаясь на прозрачный насест. Фокусница драматично воздела руки, привлекая внимание зрителей.

— Что она говорит?

— Она говорит, что сейчас джольвет исчезнет в клубе дыма, — перевел я.

Фокусница махнула рукой. Сфера вспыхнула ослепительно-бриллиантовым светом. Когда зрители, наконец, обрели зрение, внутри не осталось и следа джольвета, лишь вился тонкий дымок.

Еще раз взмахнув, женщина вытащила джольвета из волос одного из зевак. Существо забило крыльями. Послышались аплодисменты, звон монет, меняющих хозяина.

Мы двинулись дальше.

— Никак не пойму, — нахмурилась Джемма. — Обычный фокус, не самый оригинальный. Думаю, все дело в системе зеркал.

— При желании зрителям предоставляется возможность осмотреть сферу. Никаких зеркал.

— Ну, тогда еще что-нибудь подобное.

— Да, в чем-то ты права. Только ты никогда не поймешь, как она это делает. Даже не поверишь, если я тебе расскажу.

— А ты попробуй.

— Мой кабинет следит за всем импортом на планету, — сказал я, как бы меняя тему разговора. — Эта женщина ввозит по шесть сотен джольветов в месяц.

— Что? Но зачем ей столько?

— В подставку вмонтирован лазер, — устало сказал я. — Он запускается радиокнопкой, спрятанной у нее в одеянии. Когда он выстреливает, джольвет мгновенно сгорает в его вспышке.

— Так она же достает его целым и невредимым!

— Она достает ДРУГОГО джольвета. Все просто, не правда ли? И работает, поскольку обыкновенному человеку даже в страшном сне не приснится, что кто-то способен поднять руку на эту невинную тварь.

— Да-а. И зачем ты мне это показываешь?

— Чтобы лучше разъяснить те ограничения, в рамках которых я должен работать. Я НИЧЕГО НЕ МОГУ СДЕЛАТЬ ЭТОЙ ФО­КУСНИЦЕ. На Камболе миллиарды этих джольветов, если в месяц умрет шестьсот из них, от Вселенной не убудет. Под защиту они еще не взяты, а лазер признан орудием ЧЕЛОВЕКОубийства. Все по закону, Джемма.

— Значит, это неправильный закон! Не понимаю, почему Эко-Лига не поддерживается сводом законов, почему не входит в правительство...

— Если ты хочешь, чтобы каждая подобная организация поддерживалась специальным сводом законов, тогда придется подвести закон вообще подо все на свете. То, что несколько людей нарушили твою свободу, вовсе не значит, что ты ее совсем лишилась. Неужели тебе нужно полицейское государство?

— Если люди в нем перестанут убивать невинных существ, то да!

— О, да ладно тебе, Джемма. Джольветы — не люди. Если ты убиваешь любое другое существо, кроме человека, это не считается убийством.

Она наградила меня взглядом, в котором сквозила неприкрытая ненависть. Я знал, что она с трудом контролирует свои эмоции, но еще ни разу не видел, чтобы перемена в ее настроении происходила настолько быстро. Мне даже показалось, что она сейчас ударит меня. Голос ее резал, словно ледяной ветер:

— Все зависит от того, кто определяет эти «человеческие» рамки.

— Необычное высказывание.

Она резко побледнела, затем покраснела, и рука ее непроизвольно метнулась к хоркину.

— Я хочу сказать: тот факт, что какая-то несчастная тварь не обладает разумом человека, вовсе не оправдание для убийства. По большому счету, все мы животные.

Что-то в ее объяснении не сходилось. Я увидел эту нелогичность и уцепился за нее.

— Верно! Но животные все равно убивают друг друга. Чаще всего, в целях пропитания. Иногда — в поисках тепла, порой — добывая строительный материал. Природа — это джунгли. Всем убийствам мы воспрепятствовать не сможем, иначе Вселенная разом затрещит по швам. Однако мы можем попробовать остановить наиболее серьезные разрушения, те, которые приносят наибольший вред. В этом и заключается моя работа.

— Джольветы должны страдать, чтобы обеспечить нам свободу, — сказал я. — Это политика. — Я ухватил ее за руку. — Думаешь, мне это нравится? Если эта чертова баба хоть на один миллиметр заступит за черту, я мигом сграбастаю ее! Однако она умная, знает закон. Она бережно обращается со своими джольветами и убивает их гуманно. Я пальцем не могу до нее дотронуться. Но можешь спорить на что угодно, я слежу за каждым ее шагом! Когда-нибудь она допустит ошибку, и ТОГДА я положу конец всему этому отврати­тельному бизнесу!

Я дрожал от гнева, меня охватила та же ярость, что и при разговоре о судьбе Корисанды.

Она коснулась моей руки:

— Кажется, я поняла. Как, должно быть, это больно, когда руки твои связаны.

— Не только, — поправил я. — Иногда это полезно. Иначе я бы мог соблазниться и объявить себя Богом.

В тот же день я вызвал КомКомпЦентр и запросил сведения о Ламберте. Повинуясь какому-то внезапному порыву, я добавил к списку имена Трэнта и Джеммы Томасов, задействовав коды, которые не должен был знать.

У Ламберта и вправду оказалось рыльце в пушку: он торговал археологическими находками, что было запрещено. Но, в общем, заурядный мелкий пакостник. Я сразу потерял к нему всякий интерес. Как я ни гадал, не смог придумать ничего такого, что бы заинтересовало Ламберта на Сермюлоте. Наверное, он действительно приехал сюда отдохнуть.

С Трэнтом у меня получилось лучше. Я выяснил, что когда-то он работал на правительство. В секции Ассимиляции и Преобразования ПсихоСоциального Департамента. По моей спине пробежал холодок, поскольку с другой секцией, отделом Реконструкции, того же департамента у меня были связаны не лучшие воспоминания. Но А&П занималась отдаленными районами человеческой империи, следя за тем, чтобы уровень их развития не опускался ниже среднего. Изолированные сообщества способны вырабатывать самые поразительные обычаи, которые А&П приходилось искоренять, возвращая эти культуры в общее социальное русло.

Далее я обнаружил, что в 2285 году Трэнт был уволен из А&П. Не выгнан с позором, но и не преважен с почетом. Возникли какие-то проблемы, и он быстренько подал рапорт об отставке. Однако больше походило на то, что его «ушли». Наверное, залез без разрешения в секретные файлы. Я обнаружил, что гневаться на него за это весьма сложно — чем я сам сейчас занимался? В полиции ничего на него нет, но нынешний источник дохода неизвестен. Он много путешествует. Далее следовали невразумительные намеки на его связь с игорным синдикатом, какие-то преступные делишки и работу посредником между бандами.

Джемма называлась его воспитанницей, ставшей с недавних пор и личной помощницей. Я попытался раздобыть более подробные сведения о ней, но меня все время отсылали к ее Общественному Делу, в котором не было ничего интересного. Весьма подозрительное обстоятельство — в секретных файлах на каждого из нас какая-нибудь личная информация да содержалась. Такое впечатление, что ее запись специально зашифровали от вашего покорного слуги.

Значит, вернемся к Трэнту. Его А&П-запись была самой обычной. Я почти сдался, когда наткнулся на одну очень интересную детальку. Трэнт Томас входил в ту команду, что спасла в свое время «Посеребренный Купол».

Ага, тот самый случай, который предпочли замять, поскольку правительству стало стыдно. Но если действовать втихомолку, то собрать такое дело по кусочкам ничего не стоит. В моей работе приходится следить за всем и вся. Никто в том происшествии не был виноват — просто не повезло людям, однако этот корабль служил очередным ужасным напоминанием о тех инстинктах, что кроются в каждом человеке.

Черт, ну и дельце было.

«Посеребренный Купол» был большим пассажирским лайнером, курсирующим между Эрдхельмом и Распределителем Бэйтен Кайтоса. Он покинул Эрдхельм в апреле 2123 года. Но в Распределитель так и не прибыл. Выслали поисковые команды, но межзвездное пространство огромно, и каждый раз, чтобы взглянуть на что-то, приходится вываливаться из режима модуля... проще говоря, вскоре поиски были прекращены.

На корабль наткнулись благодаря чистой случайности. Ста пятьюдесятью девятью годами спустя. Его двигатель взорвался, и судно теперь дрейфовало в пространстве. За это время оно едва покрыло расстояние в три световых года. Но системы жизнеобеспечения еще функционировали. И на «Посеребренном Куполе» возникло сообщество, которое задало немало проблем секции Ассимиляции и Преобразования. Люди скатились до примитивного состояния, обратившись к суевериям. Культ предков. Каннибализм. Человеческие жертвоприношения.

Однако не все было так просто.

Когда контакт был налажен, советники «Посеребренного Купола» глубоко возмутились, услышав эти определения. Культ предков? Просто стремление сохранить знания. Каннибализм? Но это означает есть ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ плоть, а мы людей не едим! И в жертву их не приносим.

С их точки зрения, это было действительно так — поскольку женщину за человека они не считали.

Мужчины на «Посеребренном Куполе» были прообразами Бога, правящей расой. Женщины считались рабынями, не достигшими уровня развития настоящего человека. Бог одарил их единственной привилегией: способностью выносить сына, продолжателя рода. Он сделал это, дабы не подвергать Мужчин столь опасному и болезненному делу. У женщины была одна эта привилегия — и никаких прав. Вообще никаких. Ее жизнь зависела от того, сколько она продержится «в поле зрения хозяина», — то бишь сколько он будет узнавать ее при встрече. Когда владелец забывал ее лицо, считалось, что она уже прожила положенный срок: чтобы умилостивить богов, ее бросали в жертвенную яму.

Дать мужчинам новое образование не составило труда. Но с женщинами возникли проблемы. Насколько мне известно, они так и живут в каких-то правительственных учреждениях, где-то по эту сторону кошмара.

Значит, Трэнт участвовал в тех разборках. Одного этого вполне достаточно, чтобы толкнуть человека на преступление. Я почти проникся жалостью к нему.

Закончив просматривать личные записи Трэнта Томаса, я задержался в кабинете, чтобы разобраться с кое-какими делами, когда Трэнт неожиданно прибыл ко мне собственной персоной.

— Доброе утро, Трэнт, — поздоровался я. — Чем могу...

— Для вас я «мистер Томас», Кроншнеп.

Даже хоркином не обязательно быть, чтобы понять, в какой ярости он сейчас.

— Я сделал что-нибудь не то? — осведомился я.

— Пока нет. Но непременно сделаете, если я не остановлю вас.

— Ага, это наводит на размышления, — с сарказмом прокомментировал я. — Что ж, давайте, разите.

Он перешел прямо к делу:

— Перестаньте встречаться с Джеммой.

— Она не ребенок, мистер Томас. Если она сама решит отказаться от встреч со мной, я не стану навязываться. Однако, с превеликим уважением к вам, я должен отметить, что это не вашего ума дело.

— Я ее отец, черт побери!

— А по-моему, нет. Да будь вы ей даже отцом, у вас все равно нет права вмешиваться в ее жизнь.

— Что это вы имели в виду под вашим «по-моему, нет»?!

— КомКомпЦентр обладает несколько иной информацией, — устало растолковал я.

— Вы хотите сказать... вы посмели...

— Послушайте, мистер Томас, — произнес я. — Надеюсь, вы еще не забыли, что этой планетой управляю я? Я имею право проверять кого захочу и когда захочу. Сейчас двадцать третий век, и Джемма — не монахиня. И у меня серьезные намерения. Я не просто играю с ней.

Его щеки втянулись.

— Это еще хуже, — пробормотал он. — Вы даже понятия не имеете, во что ввязываетесь.

— И во что же?

— Не могу сказать.

— Отлично, вы мне очень помогли.

— Послушайте, Кроншнеп, я не ревную ее к вам, здесь нет ничего личного. Но вы ДОЛЖНЫ держаться от Джеммы подальше.

— Если вы изложите мне хоть одну причину, почему я должен так поступать, обещаю вам подумать. И не советую давить на Джемму — пускай она сама решит.

— Ничего не получится, — упрямо повторял он. — Здесь такое замешано, она... ладно, неважно. Если вы сами не откажетесь от нее, мне придется вас заставить. Ничего личного, Кроншнеп, но вы не оставляете мне выбора.

Мои руки начали трястись — не от страха, а от поднимающегося внутри гнева:

— И как же вы собираетесь «заставить» меня?

— Это уже мое дело.

Ничего особенного не произошло. Насколько я могу судить, Трэнт и Джемма имели весьма крутую разборку. Это ни к чему не привело, и я несколько расслабился. Видимо, он играл роль заботливого отца; все остальное было пустой болтовней. Своим вмешательством он достиг только того, что мы еще больше сблизились. Мы стали двумя половинками единого целого. Мы идеально подходили друг другу. Меня уже начали одолевать мысли, как бы превратить эту связь из временной в постоянную, и я заподозрил, что у Джеммы мелькают такие же мыслишки. Ни один из нас не решался высказать все в открытую, но за нас говорили наши глаза. Я рассказал ей, что на Корисанде, под рухнувшим ледяным пиком погиб мой отец. Она начала было рассказывать что-то о своей матери, но тут же в смущении остановилась и принялась гладить хоркина. Я не настаивал. Не хотел бередить старые раны. У меня было чем заняться, ведь времени оставалось так мало.

Я нанял аэрокар, чтобы показать моей Джемме необитаемый Сермюлот. Мы летели над огромными болотами, площадью в миллионы акров, где обломки деревьев торчат из серо-коричневой грязи, подобно безмолвным часовым, где земля состоит из перегнивших растений, запутанных корней и золотисто-желтого мха и где десятифутовые лилии раскинулись в водоемах, устлав их желтыми и пурпурными лепестками. Над горами, увенчанными снежными шапками и изрезанными пропастями. Над пышущими жаром джунглями экваториального пояса, полускрытыми постоянными испарениями. Над высохшими каньонами пустыни. Над поросшими травой равнинами, где паслись стада сербоков и полосатых мулов.

Именно там мы и столкнулись со стаей плоскохвостых гусей, будто вынырнувших из заходящего солнца. Я даже не успел сбросить высоту. Одна из птиц угодила прямо в двигатель, взорвавшись вихрем крови и перьев, — аэрокар закрутило. Я отключил второй двигатель и пошел на снижение. Приземлились мы несколько неудачно. Я сломал себе руку, а Джемма разукрасилась синяками с головы до пят. Из большой ссадины на лбу сочилась кровь. Но хоркин пережил приземление не так благополучно — превратился в мокрую лепешку. Видимо, в состав жидкости, бурлящей в его теле, входили какие-то разъедающие вещества, потому что на плече у Джеммы, где сидело существо, расплылось пятно, смахивающее на ожог кислотой.

Джемма впала в истерику, и хотя все-таки удалось ее немножко успокоить, мне начало казаться, что на нее так повлиял вовсе не страх близкой смерти, которой мы избегли. Она содрогалась всем телом — дело было не в страхе и не в холоде.

Поскольку мы выжили, опасности больше не существовало. План полета был введен в компьютер, и, как только обнаружат, что мы не прибыли вовремя, на поиски немедленно вылетит спасательная машина. День максимум. У нас была аптечка, поэтому раны я быстро обработал. После чего набрал веток и разжег небольшой костер. Однако мои действия не оказали на нее никакого эффекта. Она смотрела на огонь и дрожала всем телом. Я завернул ее в одеяло и постарался убедить, чтобы она заснула.

Она в ужасе посмотрела на меня:

— Нет, я не должна спать. НЕ ДОЛЖНА!

— Тебе нужно отдохнуть.

— Да. Но я не могу спать, не смею. Без хоркина мне снится... снятся плохие сны.

— Какие именно? — мягко спросил я.

Но она не ответила, лишь продолжала настаивать на том, что ей ни в коем случае нельзя спать. Поэтому, выбрав момент, когда она отвернулась, я вытащил из аптечки снотворное и украдкой бросил в ее бутылочку с водой. Вскоре она задремала. Она выглядела такой умиротворенной, такой безмятежной — в общем, я счел, что поступил правильно.

Я начал устраиваться на ночевку. Где-то вдали раздался призывный рев самки сербока, необычно печальный звук прорезал тьму. Затем он утих, и округа вновь погрузилась в тихие ночные шорохи.

Спустя час Джемма начала вся дергаться — мелкие судороги сводили ее руки, лицо, ноги. Она застонала, дыхание ее стало прерывистым и резким. Может, она была права насчет хоркина. И вдруг она закричала:

— Нет! Нет! Вернись! Прошу тебя, вернись!

Я прижал ее к себе, попытался успокоить. Она продолжала звать Трэнта Томаса. Не меня. В ее голосе звучала такая жуткая мольба, что создавалось впечатление, будто бы не боль, не смерть ее пугает, а нечто куда более страшное. Однако это была не горячка, слова она произносила отчетливо и ясно...

ЛЮДИ - ТАКИХ НЕ БЫВАЕТ, ВЫСОКИЕ ЛЮДИ, ЛЕС ИЗ ДЕРЕВЬЕВ.

СМЯТОЕ, БЕСФОРМЕННОЕ ОТСУТСТВИЕ. НЕРЕАЛЬНОСТЬ.

ЭХО ВНУТРИ ЕЕ ГОЛОВЫ, ХНЫКАНЬЕ.

МУЖЧИНА РЯДОМ С НЕЙ. СТОИТ ЕЙ КОСНУТЬСЯ ЕГО, КАК ОНА НАЧИНАЕТ ТАЯТЬ ПРИЗРАЧНОЙ ДЫМКОЙ. ТОЛПЫ ПЛАВЯТСЯ И ИСЧЕЗАЮТ, КАК ЖЕЛАТИН В ОГНЕ.

ОНА ПЫЛИНКА В ПУСТОЙ ВСЕЛЕННОЙ, МУРАВЕЙ В ОБНАЖЕННОЙ ПУСТЫНЕ, ГИБНУЩИЙ ОСТРОВ В БЕЗБРЕЖНОМ ОКЕАНЕ.

ГОРИЗОНТ ДВИГАЕТСЯ. КАМНИ, ОГРОМНЫЕ ЧЕРНЫЕ СКАЛЫ. ОНИ СКОЛЬЗЯТ ПО НАПРАВЛЕНИЮ К НЕЙ, ОСТАВЛЯЯ ГЛУБОКИЕ РЫТВИНЫ В ЗЕМЛЕ. ОНА ПЫТАЕТСЯ БЕЖАТЬ, НО ЗЕМЛЯ ХЛИПКО РАССТУПАЕТСЯ, ПРЕДАТЕЛЬСКИ ХВАТАЕТ ЕЕ ЗА ЛОДЫЖКИ.

ПЕРВАЯ СКАЛА НАСТИГЛА ЕЕ. ЗАДЕЛА ОСТРЫМ ВЫСТУПОМ. ОНА НЕ ЧУВСТВУЕТ УДАРА: КАМЕНЬ БЕСПРЕПЯТСТВЕННО ПРОХОДИТ СКВОЗЬ ЕЕ ТЕЛО.

ГДЕ ОН ПРОШЕЛ, НЕ ОСТАЛОСЬ НИЧЕГО...

— Нет! — снова закричала она. — Не избавляйтесь от меня! Я ХОЧУ ТРЭНТА! И она проснулась.

— Джемма, Джемма, все хорошо, — заговорил я. — Я здесь, тебе ничего не угрожает, это просто сон. Сон, да не просто.

— Моя мама! — разрыдалась Джемма. — Они убили мою маму! Она говорила так, будто это произошло на самом деле.

— Кто убил, Джемма?

— Рабовладельцы!

Тут в голове моей что-то щелкнуло, и я все понял. Я давно это знал, просто не хотел признавать. ВСЕ ЗАВИСИТ ОТ ТОГО, КТО ОПРЕДЕЛЯЕТ ЭТИ «ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ» РАМКИ.

— Ты родилась на «Посеребренном Куполе», — полувопросительно сказал я.

—Да.

— Бедняжка. — Неоригинальное высказывание. Однако ничего лучше мне на ум не пришло.

— Мне не нужна твоя жалость.

— Ты ее и не получишь. Но позволь мне сострадать тебе — и любить тебя.

Она не сломалась. Историю свою она рассказывала плоским равнодушным голосом, почти как песню пела. Страшный рассказ, ужасный даже для слушателя. Но чтобы пройти через это — нет, такое не поймешь, пока сам не переживешь.

Один лишь костяк.

Джемме было восемь лет, когда наткнулись на «Посеребренный Купол» и А&П принялась склеивать все по кусочкам. Ее хозяин завладел ею в возрасте пяти лет. По стандартам «Купола», он был довольно добрым человеком. Ему нравились маленькие девочки.

В качестве любовниц.

Однако он хорошо обращался со своими рабынями. Плеть в ход пускал только когда они не слушались или допускали какую-нибудь неловкость: ни разу он не убил рабыню в приступе гнева; даже калечил только за худший проступок — за дерзость. И отсылал рабынь в жертвенные ямы лишь когда уставал от них.

Он также держал и зрелых рабынь, поскольку уборка и приготовление обеда требовали более координированных умов и тел. Одной из таких рабынь и была мать Джеммы. Он устал от нее через год.

Ее насмерть забили камнями в ямах. Очень милосердная смерть — по сравнению с остальными. Она умерла всего лишь через час.

Шестилетняя Джемма видела все это. Неудивительно, что она так боялась того, что от нее избавятся. «С глаз хозяина прочь».

Она явилась свидетельницей куда более ужасных смертей — но то избиение камнями прочно впечаталось в ее мозг. Психологи и ее реконструировали — в некотором роде, поскольку от первозданной личности осталось куда больше, чем обычно в таких случаях. Они несколько стерли образ камней из ее разума, но изничтожить совсем не смогли, поскольку он въелся слишком глубоко. Они могли дать ей базовые знания нормального члена человеческого общества, могли переориентировать ее сексуально, могли подавить любые суицидальные импульсы — но не могли изничтожить этот сон. Вернее, могли, но только изничтожив саму Джемму. Поэтому они дали ей хоркина, который должен был поддерживать ее на чувственном уровне и убирать негативные эффекты сновидений.

Говорили мы очень долго, специально, чтобы она не заснула. Я спросил ее, как она познакомилась с Трэнтом. Мне уже было известно, что он входил в состав спасательной команды. На самом деле, я хотел знать, почему она звала его, а не меня.

— Он был... думаю, ты бы назвал его санитаром. Ничего особенного. Но когда меня лечили, именно он каждый день приносил мне пищу. Я боготворила его.

— Не понимаю.

— И не поймешь. ОН ПРИНОСИЛ МНЕ ПИЩУ. КАЖДЫЙ ДЕНЬ. Вне зависимости от того, слушалась я его или нет. До этого я никогда не знала, когда буду есть в следующий раз; меня могли лишить еды за какую-нибудь воображаемую или настоящую провинность. Я ни на что не могла полагаться. Пища относится к основным инстинктам человека.

— Это я понял.

— Нет. Ты бы понял, если б поголодал три дня за то, что плохо ублажал хозяина в его постели. Но Трэнт КОРМИЛ меня, кормил РЕГУЛЯРНО — и ничего не просил взамен. Я бы пошла с ним на край света, я была готова на все ради него. Даже после реконструкции я продолжала испытывать к нему те же чувства. Я могла более или менее упорядочить их, но изменить — нет.

Я просила, умоляла, чтобы он взял меня с собой, и в конце концов он был назначен моим опекуном. Я не знаю, как это у него получилось. А&П было только радо спихнуть меня на сторону — таких, как я, были тысячи. Не думаю, чтобы Трэнт так жаждал возиться с ребенком — однако он взял меня.

— Я даже не подозревал, — сказал я, — что кто-то с «Посеребренного Купола» вернулся в общество.

— Почему же? Большинство мужчин вернулись. Женщин — значительно меньше, травмы были слишком глубоки. Смогли выжить только самые жизнерадостные, вроде меня. — Она издала глухой смешок. — Те, кто поддавался воздействию хоркина. Представь, до чего остальные дошли.

Я сжал ее руку:

— Ну, ты не так плоха.

— У меня было все нормально, пока со мной были Трэнт и мой хоркин, — ответила она. — Однако, как бы то ни было, с возрастом я начала понимать, что Трэнт не так уж богоподобен, как я себе воображала. По сути дела, он всего лишь дешевый, мелкий жулик. Постепенно он ввязался во всякие спекуляции. Я видела это — я же не дура. Но чувств своих изменить не могу.

Но теперь думаю, что все-таки смогу. Я смогу полагаться на тебя точно так же, как когда-то полагалась на Трэнта. Я хочу уйти от его образа жизни. Но, честно говоря, — он НИКОГДА не игнори­ровал меня, никогда не подводил и всегда помнил обо мне, окружал заботой, когда я в ней нуждалась. Что случалось довольно час­то. Понимаешь?

Я понимал. Вероятно, больше, чем Джемма. И пока мы жались друг к другу, ожидая спасения, я попытался разложить все по полочкам. Трэнт был ее хозяином, а Джемма была по-прежнему рабыней. Конечно, связь между ними была слабой, еле видной, однако все-таки была. Это его, не меня, она звала на помощь. И ей всегда будет нужен хоркин в качестве психологической поддержки. Неужели и Трэнт Томас всегда ей будет нужен? Могу ли я рисковать, предлагая ей брак? Могу ли я вообще рисковать — кто знает, что случится, если Джемма расстанется с Трэнтом?

Но неужели я оставлю ее в этом кошмарном положении?

Я должен был сделать выбор.

Когда рядом с нами мягко опустился спасательный катер, я все еще пребывал в тумане нерешительности.

Обследовав и обработав мои раны, медики сразу отпустили меня, однако Джемма нуждалась в особом уходе, пока не прибудет новый хоркин. Даже после этого пройдут недели, прежде чем она будет готова вновь выйти в мир. Трэнту, как ее опекуну, было разрешено находиться рядом с ней, но меня на милю к ней не подпускали, опасаясь, что я потревожу ее покой.

Я думал о том, что сейчас делает Трэнт. Что он ей говорит. Отличная возможность затуманить ей разум всякими враками, а я ничего не могу поделать.

Но может, это к лучшему.

Пока я сидел и грыз ногти, пытаясь решить, что же предпринять дальше, Джемма действовала. Пробивалась сквозь нерешительность и любительский самоанализ. Она послала мне записку: «Встретимся у рынка на закате». Плащ и кинжал — всякие конспиративные штучки. Но я разом почувствовал себя лучше. Чего бы там ни наговорил ей Трэнт Томас, это не сработало. И я знал, что действительно, действительно хочу встретиться с ней, чего бы это мне ни стоило. Вопрос с выбором разрешился сам собой.

На закате по Сермюлоту гуляют голубые тени. Рынок уже закрылся, артисты разбрелись по палаткам и тавернам. Ни жонглеров, ни джольветов, ни сладких булочек. Однако она была там, ждала меня в зарослях серого перьевика, который рос вдоль тро­туаров.

Первые несколько минут мы ни слова не могли выговорить. И обратились к более примитивным средствам коммуникации.

— Трэнт пытался воспрепятствовать, когда узнал, что я хочу с тобой встретиться, — наконец вымолвила она настолько тихо, что я еле различил ее голос.

— Я догадываюсь.

— Тони, помоги мне! Трэнт изменился! Он стал вести себя грубо, стал ревновать, угнетать меня. Он мне больше не отец, он пугает меня! Я хочу вырваться из его тисков, но не могу! ОН КОРМИЛ МЕНЯ! Я должна повиноваться ему! Я попыталась справиться с собой, но НЕ МОГУ!

— Я помогу тебе, — мягко проговорил я. — Ты пойдешь со мной. Я уберегу тебя от Трэнта.

— И от снов тоже?

— Это возьмет на себя хоркин...

Зашуршала листва. Мы разом повернулись в том направлении.

— Кроншнеп не сможет защитить тебя. — донесся из тени голос Трэнта. — Одного хоркина недостаточно. Я нужен тебе. Он следил за ней, ну конечно.

— Джемма, не слушай его! Если он скажет еще слово, то я... Он выступил из кустов.

— То что?

Пистолет в его руке был нацелен прямо мне в живот. Ствол слегка дрожал, но с такого расстояния промахнуться невозможно.

— Только пальцем шевельни, и я тебя прикончу. Джемма будет слушать меня. — В голосе его звучало неестественное спокойствие, как будто он уже сделал свой выбор, все тщательно спланировал и теперь выполнял заранее известный набор действий. — Я надеялся, что до этого не дойдет, Кроншнеп. Я надеялся убедить Джемму держаться от тебя подальше. Так ей было бы легче, мне бы не пришлось разрушать ее иллюзии. Но вы-то лучше всех все знаете, не так ли, мистер Планетарный, черт вас побери, Управляющий! Хочешь узнать, с какой грязью ты связалась, Джемма? — торжествующе осведомился он, и в его голосе появились нотки безумного восторга. — Настоящее имя человека, скрывающегося под псевдонимом Энтони Кроншнеп — Антон Брахфогель!

И та агония, которая, как мне казалось, осталась далеко в прошлом, навалилась на меня с прежней силой.

— У меня тоже есть знакомые в КомКомпЦентре, — фыркнул Трэнт. — Кроме того, я говорю по-немецки, в переводе с которого «Брахфогель» означает Кроншнеп.

— О Боже мой! Это не я! Это был кто-то другой.

Я обращался к Джемме, но не сводил глаз с Трэнта. Он собирался убить меня, это было видно по его лицу. У меня осталось одно оружие — слова, и я надеялся, что он слишком разъярен, чтобы раскусить мой план.

— Просто в твоем теле сидит еще одна личность, — сказал он. — Ты ведь прошел реконструкцию. Новый ум, новые просторы для деятельности, из твоих мозговых клеток начисто выскребли все следы того геноцидного маньяка, каким был Брахфогель. Но, на самом деле, подлинную сущность не уничтожить, Брахфогель. Где-то глубоко внутри ты все равно остаешься прежним. Все еще помнишь, что когда-то натворил.

Как ни странно, я не помнил ничего. Факты были как-то разрозненны, как будто все это происходило с кем-то другим. Но эмоции принадлежали мне, они были подавлены, но не стерты. И я в самом деле был Антоном Брахфогелем. После реконструкции я стал настолько нетерпимо относиться к разорению планет, что мне была одна дорога — в планетарные управляющие. Ученые были так уверены в совершенстве своей технологии, что даже потянули за необходимые нити, чтобы меня приняли в эту программу.

Только говорить все это Джемме не имело смысла. Дрожащим голосом я попытался составить правильную фразу:

— Может быть, ты прав, может, это действительно БЫЛ я. Был. Может, реконструкция — это все ерунда, не знаю. Зато знаю, что ТЕПЕРЬ я не такой. Я изменился. Это был ужасный несчастный случай, все произошло само собой.

— Я не верю тебе, — сказал Трэнт. — Такой глупости никто не поверит.

Но я-то верил! Однако его в этом было не убедить. Кроме того, Корисанда и вправду убила моего отца, тогда как полумедведи были несчастными жертвами. Только это ничего не оправдывало. Во всяком случае, сейчас речь шла не о Корисанде. А о Джемме. И обо мне.

Она упорно смотрела на меня, лицо ее превратилось в маску.

— Антон Брахфогель, — прошептала она. — Ты сказал, что был на Корисанде. Это правда. Ты Антон Брахфогель. Ты убил полумедведей. Неудивительно, что ты так эмоционально рассказывал об этом на борту крейсера. Винишь себя?

Дело было вовсе не в этом, и я попытался объясниться:

— Ты знаешь, что такое реконструкция, Джемма! При реконструкции личность человека не стирают. Ее как бы переоформляют. Будучи Брахфогелем, я действительно ощущал вину, да. Эта вина была трансформирована в ненависть к таким людям, как Брахфогель.

Палец Трэнта, казалось, дернулся на курке, но я говорил не переставая. Бессмысленно было объяснять ей, что настоящей виновницей была Пэйшенс Монтэ, тогда как Брахфогель и дю Фо просто боялись ее, а потому не могли воспрепятствовать сожжению лесов Корисанды. Я сомневался, что и сам в это верю. Наверняка и на мою долю там хватило бы грехов, хотя как, должно быть, глупо любить-ненавидеть планету. Времени катастрофически не хватало, поэтому я сказал:

— В физическом смысле, в биологическом, да, я Антон Брахфогель. Но он не я. Неужели ты думаешь, что человек, способный беспощадно вырезать целую расу, стал бы переживать из-за каких-то бабочек?

Вопрос вышел каким-то нелогичным, но я уже полностью отчаялся, мне больше нечего было сказать.

Томас саркастично ухмыльнулся. Но лицо Джеммы изменилось. Она сделала выбор. Мое дурацкое замечание пробилось туда, куда не могли прорваться никакие эмоции. Она была там и ЗНАЛА, что я ощущаю.

Вот только я не предугадал ее реакцию. Она встала между мной и дулом пистолета.

— Джемма, уйди! — заорал Трэнт. Она не двинулась. — Я выстрелю! Уйди с дороги, иначе и тебе достанется!

Он сделал шаг вперед.

Выглянув из-за сидящего на плече у Джеммы хоркина, я увидел дуло пистолета, направленное мне в голову, заметил оскал Трэнта и понял, что он выстрелит, даже рискуя попасть в Джемму. Мне больше ничего не оставалось делать, кроме как...

Я схватил хоркина и метнул его в лицо Трэнту.

Существо попало прямо в цель и с жидким хлюпаньем упало на камень тротуара, словно мокрый коврик. От удара оно разлетелось на мелкие кусочки. Томас страшно закричал, когда едкая кровь брызнула ему в глаза. Я оттолкнул Джемму в сторону и прыгнул на него. Выбил пистолет из руки. Ударил его, еще раз и еще. Наконец он неподвижно распростерся на земле.

— У меня не было выбора, — мрачно сказал я. — Если бы я не бросил того хоркина, Трэнт пристрелил бы нас обоих.

— Разумеется. Вам не следует винить себя. Я усыпил ее, чтобы остановить дальнейшую потерю ориентации, и немедленно послал запрос на еще одного хоркина.  Вполне вероятно, что она еще сможет оправиться.   Лекарства,   усиленная психотерапия — существует несколько методов, чтобы вернуть ей психическое равновесие. Вероятность успеха очень велика.

Но может, он говорил мне все это только чтобы внушить хоть какую-то надежду.

Может, подумал я, будет лучше, если она вообще не оправится. Тогда выбор будет сделан за меня. Что за жизнью мы заживем, пара реконструированных неудачников,   вечно  цепляющихся  за хоркина?

Но если бы я не совершил этой попытки, то потерпел бы в жизни очередную неудачу.

Очень много времени я провел в раздумьях. Странно, но некоторые люди только и могут, что обвинять себя. В нас сидит некий импульс к саморазрушению, похожий на желание смерти. Опосредованное самоубийство. Почему люди предпочитают уничтожать то, что любят? Трэнт Томас любил Джемму отеческой любовью, но предпочел убить ее, чем потерять. Теперь он ослеп, сошел с ума и обречен остаток своей жизни провести в тюремном госпитале. Антона Брахфогеля красота Корисанды трогала до слез, однако он убил ее и ее обитателей. А Энтони Кроншнеп?

Когда я метнул хоркина в лицо Томаса, я знал, что этим поступком могу разрушить разум Джеммы. Но если бы я ничего не предпринял, мы были бы уже мертвы. Делал ли я это, чтобы спасти ее? Избирал ли меньшее зло? Или поступал так из эгоизма, подобно Антону Брахфогелю? Ведь ради спасения собственной шкуры я шел на убийство любимого человека.

Я думал долго и нашел один ответ — Я НЕ ЗНАЮ.

Мы редко понимаем движущие нами силы. Мы можем вечно ходить кругами, но никогда не проникнем внутрь собственных голов.

И что с того?

Учась на планетарного управляющего, я постиг два основных принципа для вынесения решений. Первый принцип гласил: вы должны отталкиваться от того, что есть, а не от того, что могло бы быть. И второй: в отличие от движущих сил, результаты характерны своей непредсказуемостью. Когда я бросил хоркина, на самом деле я еще ничего не решил. Спасет он нас с Джеммой или нет - какая разница? Если бы я поступил иначе, мы бы погибли.

Но я до сих пор не сделал свой выбор. Я знаю, что для меня Джемма Томас важнее всего на свете. Я не понимаю ПРИЧИН, ж знаю желания — даже этого мало кому удается достигнуть. Если он: оправится — и если сможет еще выносить мое присутствие, после того что я сделал с ее «отцом», которого она ненавидела и любила но которого не могла забыть и от которого не могла отказаться...

Слишком много «если». Но варианты у меня кончились. Мое предыдущее воплощение совершило ошибку. Я не намерен повторять ее.